Всё настоящее - мгновение вечности.
Ты знаешь, по-своему каждый спасется от жизни столь одинокой.Ты знаешь, по-своему каждый спасется от жизни столь одинокой.
Фиалка, зарывшись под корочкой инея, твердой, глубокой,
Замерзнет, не зная, что делать со страстью, наивной, жестокой,
Врожденной; сгрызающей стебель до дырки, до пыли –
Но ей все равно – ее уж взорвали и сбили;
Она умерла – только тронуло пламя огня
Цветка того листья и стебли – отцы для нее и родня;
Заснула она, поклявшись быть спящей до дня,
Когда ледяные иголки вдруг станут шипами,
Разя, убивая и жаля, справляясь с врагами,
Сжигая, круша и топча, не сбиваясь с пути
И мстя – это главное. Жизни жалкой тебе не спасти;
И с губ не сорвется пусть даже немое «Прости».
Цветок ледяной он, прекрасный и скрытный – не то, чтобы роза,
Но так он спасется от жизни – от этой занозы.
По-своему каждый спасется от жизни, такой неоновой, манящей,
Порхая, как бабочка, в мире столь ярком, блестящем –
Холодном, катлея убьется, разбившись о жизнь настоящую,
Не в силах забыть навсегда фаленопсис свой страстный,
Сломавший ее лепестки, разорвав их так властно.
И долгие годы катлея смертельно больна,
От горя потери в порочность погружена,
И жить с сим ожогом в цветке она будет вечность должна.
Врагов она насмерть разит тонким острым листом,
Сменяя отжившую, старую жизнь с новым днем,
Где будет круг замкнутый нежных цветков, схвативших катлею толпой;
Спасаясь от жизни, в омут их нег он броситься рад с головой.
Но бойся же ласк его, юность! Цветок он отнюдь не простой;
Напротив фиалки смертельно остыл он внутри,
Снаружи же страстен, как ангел, испачкавший крылья в крови.
По-своему каждый спасется от жизни, пустой и потерянной,
Не стоящей ровно нисколько; тот куст, где жасмина немеренно
Цветов рассыпаются горсти, богатством овеянные,
Однажды испустит из чрева цветок непохожий и с первого взгляда невзрачный;
Не желтый он – он светло-белый с морозом и полупрозрачный.
Чуть только раскрывшись, он вызовет зависть собратьев, сестер и отцов;
Бессильный, он с ветром холодным покинет родительский кров;
Семья его капли не даст для жизни его черенков.
И вот тот бутончик невинный спадает в осеннюю грязь,
Но станет сильнее он скоро, посмотрит на жизнь веселясь,
И рядом с собою увидит фиалку, катлею, тюльпан,
И в них он увидит лекарство от незаживающих ран –
Семью; он найдет и забудет весь прошлого горький обман.
И вечно бутоном он будет, захлопнув свои лепестки,
Но так он спасется от жизни – от памяти горькой тоски.
По-своему каждый спасется от жизни – противной и мерзкой;
Иль быстро умрет – это жизнь, здесь слабым не место,
И вторит мне ирис болотный, кивая главой своей дерзкой.
Его философия жизни мне смутно знакома:
Будь сильным, властителем, главным – никак по-другому.
Он умный, расчетливый, резкий, упертый и быстрый;
Он сильный – корнями вгрызается в почву, столь жидкую, слизкую;
Берет он немного, пока это нужно – пока он покорный и низкий.
Но вмиг обернется все против, и ты не успеешь понять,
Как быстро упал ты в трясину – не сможешь ты встать.
А ирис все знал – он предвидел; он видит всегда,
Где, как взойдет солнце, подует ли ветер, скатится ли капля с листа –
И так он спасется от жизни – не сдастся он ей никогда.
Но мак не цветет близ него, болота холодны пучины,
И нет рядом с ним никого, кроме жидкой трясины.
Есть много путей, чтоб спастись нам от жизни, полной лишений.
У ириса сын есть в озерах, накрытый мертвенной тенью,
Еще только-только зацветший, и должен быть пылким, но дьявола в нем есть терпенье.
Такие, как он, все кувшинки погибли, на солнце открывшись –
Он прячется в сени от дуба, как мышь полевая, зарывшись.
Боится людей он. Сорвут – не подумают, быстро его заклюют.
В руках у людей он увянет в десять минут.
Такие, как он, у людей десять лет не живут.
У ириса твердо он выучил жизни полезный урок,
И, словно отцу подражая, слабость запер он на замок;
Закрыл и завесил; и скрылся во тьме с чернотой,
Засел, затаился в убежище – тени лесной.
Рука у людей коротка; протянется – сглотит водой,
А там уж захватит кувшинка и скрутит своими стеблями.
Не видел ты их, а они жизнь спасали ему временами.
По-своему каждый спасется от жизни, кипящей в пороках и быстрой;
Покинь мегаполис и выберись смело на поле просторное, чистое –
Увидишь ты ту же картину, что видел в трущобе тернистой.
В том месте, трава где вся жухлая, листья, с деревьев опадшие,
Цветет ярким пламенем мак, в безразличье озябший.
Он вырос корнями в земле, протухшей, гнилой,
Впитал он все соки ее, взяв все худшее в них и сделав собой.
И жизнь ему кажется жалкой, никчемной игрой,
Пресытился опиумом, набрался его мак так лихо,
Что сам в час наркотиком стал в сознаньи растений чужих он.
Горит адским пламенем он средь бурой сгнивающей массы,
Он к ирису броситься рад, но строит тому лишь сатиры гримасы –
Средь них не заметишь трагедии жизни, рвущей душу его час от часу.
Не даст он напиться цветам рядом с ним – страданьям чужим он так рад,
Но так он спасется от жизни – в этом видит он месть за свой ад.
Ты знаешь, мы мечемся все, пытаясь найти от жизни спасенье
В надежде ли, в мести, в жестокости, от прошлого ли в отреченье…
Но есть же на свете осенний подсолнух. Он смотрит все в небо…
И в поле подсолнухов-братьев, отдавших плоды человеку, остался один он.
Едва ли он это заметил – он видит другую картину.
Его лепестки все иссохлись и скрылись под плесенью белой;
Его сердцевина большая потрескалась и почернела,
А стебель как мерзкая палка. Он смотрит все в небо.
Лишь 6 лепестков желтеют и днем, и в ночи.
Лишь 6 лепестков обжигают, как пламя янтарной свечи.
Где тень упадет от него – в этом месте все умирает;
Трава примостится у ног – он корнем ее разрывает.
Подсолнуха листья его же и ранят, но боли не чувствует он. Он смотрит все в небо -
Сжигающее солнце ли, тучи ли, град ли – ему все равно.
И кроме далекого неба ему ничего не дано. Он смотрит все в небо.
По-своему каждый спасется от жизни, противной и серой,
Кипящей в пороках, предательства полной, черной и прелой,
И столь одинокой, манящей, потерянной, белой,
Пустой и неоновой, полной лишений и мерзкой,
Не стоящей ровно нисколько, и быстрой, и зверской.
Вся жизнь – маскарад, осколки стекла на полу иль поле с цветами;
Весь мир – флакончик с отравой, соленой на вкус, и пластика в море кусками –
Встряхни посильней – взметни вихрь из грез и надежд с лепестками,
Оставь мир без маск, сорви всю броню, лиши всех от жизни спасенья,
Спусти пса безумья с цепей, сломай все барьеры, плененья,
Смешай все цвета – из черного с белым получится красный,
Начни танец буйный и в смерче смятенья вскружи всех напрасно,
Сломи ветвь жасмина, скрути стебель ириса вместе с катлеей прекрасной,
Фиалки, тюльпана и мака сорви лепестки и выкинь их в ветер. Бесстрастно
Подмену устрой меж кувшинкой и неба цветком – кончина ужасная…
Теперь огляни следы бури – среди разрушений два красно-кровавых креста – во мраке глаза ты закрой –
Откроешь – и снова вся жизнь маскарад, и маски все на местах – они спасают от жизни порой.
(c) Отмороженная
Фиалка, зарывшись под корочкой инея, твердой, глубокой,
Замерзнет, не зная, что делать со страстью, наивной, жестокой,
Врожденной; сгрызающей стебель до дырки, до пыли –
Но ей все равно – ее уж взорвали и сбили;
Она умерла – только тронуло пламя огня
Цветка того листья и стебли – отцы для нее и родня;
Заснула она, поклявшись быть спящей до дня,
Когда ледяные иголки вдруг станут шипами,
Разя, убивая и жаля, справляясь с врагами,
Сжигая, круша и топча, не сбиваясь с пути
И мстя – это главное. Жизни жалкой тебе не спасти;
И с губ не сорвется пусть даже немое «Прости».
Цветок ледяной он, прекрасный и скрытный – не то, чтобы роза,
Но так он спасется от жизни – от этой занозы.
По-своему каждый спасется от жизни, такой неоновой, манящей,
Порхая, как бабочка, в мире столь ярком, блестящем –
Холодном, катлея убьется, разбившись о жизнь настоящую,
Не в силах забыть навсегда фаленопсис свой страстный,
Сломавший ее лепестки, разорвав их так властно.
И долгие годы катлея смертельно больна,
От горя потери в порочность погружена,
И жить с сим ожогом в цветке она будет вечность должна.
Врагов она насмерть разит тонким острым листом,
Сменяя отжившую, старую жизнь с новым днем,
Где будет круг замкнутый нежных цветков, схвативших катлею толпой;
Спасаясь от жизни, в омут их нег он броситься рад с головой.
Но бойся же ласк его, юность! Цветок он отнюдь не простой;
Напротив фиалки смертельно остыл он внутри,
Снаружи же страстен, как ангел, испачкавший крылья в крови.
По-своему каждый спасется от жизни, пустой и потерянной,
Не стоящей ровно нисколько; тот куст, где жасмина немеренно
Цветов рассыпаются горсти, богатством овеянные,
Однажды испустит из чрева цветок непохожий и с первого взгляда невзрачный;
Не желтый он – он светло-белый с морозом и полупрозрачный.
Чуть только раскрывшись, он вызовет зависть собратьев, сестер и отцов;
Бессильный, он с ветром холодным покинет родительский кров;
Семья его капли не даст для жизни его черенков.
И вот тот бутончик невинный спадает в осеннюю грязь,
Но станет сильнее он скоро, посмотрит на жизнь веселясь,
И рядом с собою увидит фиалку, катлею, тюльпан,
И в них он увидит лекарство от незаживающих ран –
Семью; он найдет и забудет весь прошлого горький обман.
И вечно бутоном он будет, захлопнув свои лепестки,
Но так он спасется от жизни – от памяти горькой тоски.
По-своему каждый спасется от жизни – противной и мерзкой;
Иль быстро умрет – это жизнь, здесь слабым не место,
И вторит мне ирис болотный, кивая главой своей дерзкой.
Его философия жизни мне смутно знакома:
Будь сильным, властителем, главным – никак по-другому.
Он умный, расчетливый, резкий, упертый и быстрый;
Он сильный – корнями вгрызается в почву, столь жидкую, слизкую;
Берет он немного, пока это нужно – пока он покорный и низкий.
Но вмиг обернется все против, и ты не успеешь понять,
Как быстро упал ты в трясину – не сможешь ты встать.
А ирис все знал – он предвидел; он видит всегда,
Где, как взойдет солнце, подует ли ветер, скатится ли капля с листа –
И так он спасется от жизни – не сдастся он ей никогда.
Но мак не цветет близ него, болота холодны пучины,
И нет рядом с ним никого, кроме жидкой трясины.
Есть много путей, чтоб спастись нам от жизни, полной лишений.
У ириса сын есть в озерах, накрытый мертвенной тенью,
Еще только-только зацветший, и должен быть пылким, но дьявола в нем есть терпенье.
Такие, как он, все кувшинки погибли, на солнце открывшись –
Он прячется в сени от дуба, как мышь полевая, зарывшись.
Боится людей он. Сорвут – не подумают, быстро его заклюют.
В руках у людей он увянет в десять минут.
Такие, как он, у людей десять лет не живут.
У ириса твердо он выучил жизни полезный урок,
И, словно отцу подражая, слабость запер он на замок;
Закрыл и завесил; и скрылся во тьме с чернотой,
Засел, затаился в убежище – тени лесной.
Рука у людей коротка; протянется – сглотит водой,
А там уж захватит кувшинка и скрутит своими стеблями.
Не видел ты их, а они жизнь спасали ему временами.
По-своему каждый спасется от жизни, кипящей в пороках и быстрой;
Покинь мегаполис и выберись смело на поле просторное, чистое –
Увидишь ты ту же картину, что видел в трущобе тернистой.
В том месте, трава где вся жухлая, листья, с деревьев опадшие,
Цветет ярким пламенем мак, в безразличье озябший.
Он вырос корнями в земле, протухшей, гнилой,
Впитал он все соки ее, взяв все худшее в них и сделав собой.
И жизнь ему кажется жалкой, никчемной игрой,
Пресытился опиумом, набрался его мак так лихо,
Что сам в час наркотиком стал в сознаньи растений чужих он.
Горит адским пламенем он средь бурой сгнивающей массы,
Он к ирису броситься рад, но строит тому лишь сатиры гримасы –
Средь них не заметишь трагедии жизни, рвущей душу его час от часу.
Не даст он напиться цветам рядом с ним – страданьям чужим он так рад,
Но так он спасется от жизни – в этом видит он месть за свой ад.
Ты знаешь, мы мечемся все, пытаясь найти от жизни спасенье
В надежде ли, в мести, в жестокости, от прошлого ли в отреченье…
Но есть же на свете осенний подсолнух. Он смотрит все в небо…
И в поле подсолнухов-братьев, отдавших плоды человеку, остался один он.
Едва ли он это заметил – он видит другую картину.
Его лепестки все иссохлись и скрылись под плесенью белой;
Его сердцевина большая потрескалась и почернела,
А стебель как мерзкая палка. Он смотрит все в небо.
Лишь 6 лепестков желтеют и днем, и в ночи.
Лишь 6 лепестков обжигают, как пламя янтарной свечи.
Где тень упадет от него – в этом месте все умирает;
Трава примостится у ног – он корнем ее разрывает.
Подсолнуха листья его же и ранят, но боли не чувствует он. Он смотрит все в небо -
Сжигающее солнце ли, тучи ли, град ли – ему все равно.
И кроме далекого неба ему ничего не дано. Он смотрит все в небо.
По-своему каждый спасется от жизни, противной и серой,
Кипящей в пороках, предательства полной, черной и прелой,
И столь одинокой, манящей, потерянной, белой,
Пустой и неоновой, полной лишений и мерзкой,
Не стоящей ровно нисколько, и быстрой, и зверской.
Вся жизнь – маскарад, осколки стекла на полу иль поле с цветами;
Весь мир – флакончик с отравой, соленой на вкус, и пластика в море кусками –
Встряхни посильней – взметни вихрь из грез и надежд с лепестками,
Оставь мир без маск, сорви всю броню, лиши всех от жизни спасенья,
Спусти пса безумья с цепей, сломай все барьеры, плененья,
Смешай все цвета – из черного с белым получится красный,
Начни танец буйный и в смерче смятенья вскружи всех напрасно,
Сломи ветвь жасмина, скрути стебель ириса вместе с катлеей прекрасной,
Фиалки, тюльпана и мака сорви лепестки и выкинь их в ветер. Бесстрастно
Подмену устрой меж кувшинкой и неба цветком – кончина ужасная…
Теперь огляни следы бури – среди разрушений два красно-кровавых креста – во мраке глаза ты закрой –
Откроешь – и снова вся жизнь маскарад, и маски все на местах – они спасают от жизни порой.
(c) Отмороженная
@темы: Стихотворения